Главное — найти виноватого

Елена Груева

      Когда Кэролл Хэттуэй, старшая сестра приемного отделения чикагской больницы, героиня популярного сериала "Скорая помощь", перепутала пакетики, в результате чего пациенту перелили кровь другой группы и он умер, все зрители переживали за медсестру. Ведь к этому моменту зрители уже точно знали, что Кэролл - профи высшего класса, что она любит и понимает своих пациентов и готова, если надо, работать сверхурочно. А в тот злосчастный день Кэролл работала одна за пятерых и даже врачей подстраховывала. Вот только пакетик перепутала... Для простоты сюжета сценаристы сделали умершего бомжом. Поэтому внешних претензий к больнице не было, а внутренняя врачебная комиссия во всем разобралась, и сестра Хэттуэй наказана не была. Зрители вздохнули с облегчением. А если бы умерший не был бомжом? Тогда родственники, потерявшие любимого отца или сына, или брата, подали бы в суд иск по поводу чудовищной врачебной ошибки и, безусловно, выиграли бы дело.

Проблема "врачебной ошибки" появилась вместе с самим врачеванием. Виновных врачей в разные времена изгоняли, убивали, сжигали на кострах, судили, лишали практики. Но никакие репрессивные меры не снижают риск любого врачебного вмешательства. Великие медицинские открытия, новейшие лекарства, сложнейшая и тончайшая техника не сделали медицину более точной наукой или менее рискованной практикой. От "врачебной ошибки" не застрахован никто: ни пациент, ни врач.

Мировая юридическая практика в области медицины за последние полвека старалась выработать механизмы не столько наказания виновного, сколько компенсации принесенного ею ущерба. Причем учитываются как интересы пациента, так и защита прав врача. В том числе (как это ни страшно звучит) и его право на ошибку. Речь здесь не идет об ошибках, совершенных по небрежности (халатность у нас - уголовное преступление, по крайней мере так она квалифицируется в УК РФ). Ошибка может последовать в результате неточного диагноза. "Какие бы разнообразные анализы и результаты исследований ни были у меня на руках перед операцией, - уверял меня опытный хирург-гинеколог, - окончательный диагноз я понимаю только тогда, когда войду в живот". Причиной ошибки может быть аномальное индивидуальное строение внутреннего органа пациента, или неожиданная реакция на препарат, или технический сбой оборудования, или уставшая рука хирурга на пятом часу операции и т.д., и т.п. Наконец, "нежелательный результат" может наступить, даже если лечение было правильным, но организм слишком ослаблен.

Если общество возложит всю полноту ответственности (и моральной, и административной, и материальной) на врача, то кто нас будет лечить? Какой хирург отважится оперировать без стопроцентной гарантии успеха, если за спиной у него будет стоять судья? Какой исследователь рискнет первым перенести свои теоретические выкладки и результаты опытов с животными на лечение человека, применить новое лекарство или методику? О каком уточнении диагностики можно мечтать, если уже сегодня многие ее методы рискованны сами по себе? Сергей Леонидович Дземешкевич, хирург-кардиолог, не единожды проводивший операцию по пересадке сердца, признается: "Любое исследование внутренних органов имеет свою степень риска: рентген, ультразвук, эндоскопия и прочее. У нас в центре ежедневно специальным зондом обследуют сосуды десятков пациентов, хотя есть один шанс из тысячи, что сама процедура может вызвать инфаркт. Однако и мы, и пациенты вынуждены идти на это, понимая, что без результатов такого обследования невозможно точно спланировать операцию". Ради того, чтобы врач старался принять решение, оптимальное для больного, а не для себя, и общество, и сам пациент должны быть готовы разделить с ним ответственность за это решение.

За действия каждого конкретного доктора отвечает все профессиональное медицинское сообщество в целом. Именно оно обучает новых специалистов. Оно обставляет введение во врачебную практику каждого новшества множеством необходимых формальностей, согласований, экспертиз. Оно следит за тем, чтобы профессионалы применяли только разрешенные методы лечения, на каждый из которых существует подробнейшая инструкция. В хирургии решение о плановой операции и о способе ее проведения принимается после консилиума. В отделении хирургии всегда есть специалист, готовый в экстренном случае прийти на помощь оперирующему врачу. В каждой больнице существует врачебно-контрольная комиссия, разбирающая каждый неординарный случай, каждое осложнение, прежде всего для того, чтобы понять, как с этим осложнением справляться в дальнейшем. Врачебное сообщество делает все, чтобы уменьшить риск ошибки конкретного врача. В этом вопросе российские медики ничем не отличаются от своих зарубежных коллег.

Но если ошибка все-таки произошла, свою долю ответственности должно нести государство. Оно определяет систему здравоохранения в стране: частного, страхового или государственного. Оно принимает законы и обеспечивает юридическую практику их применения. Но принятые у нас законы согласованы со всеми международными конвенциями, и совершенно не согласованы с родной системой здравоохранения. Законы рассчитаны на государственную "бесплатную" медицину. Поэтому нет не только детальных расчетов стоимости лечения, необходимого для исправления врачебной ошибки, или размеров компенсации нанесенного ущерба, связанного с потерей трудоспособности или кормильца, но и методов подобных расчетов. Государство отказалось платить даже за ошибку, совершенную в государственной больнице. Платить должна сама больница из имеющихся у нее средств (тех, что выделены на зарплату, на оборудование, на препараты и т.д.), поскольку специального фонда компенсаций у больницы нет. В бюджете Минздрава подобная статья расходов не предусмотрена. Между тем в Российской Федерации давно уже есть и страховая, и частная медицина. Но сколько должны платить страховые компании или частные клиники - оставлено на усмотрение судьи. А на что должен опираться судья, вынося подобное решение, неизвестно.

Наконец, есть в России и еще одна особенность - сложившаяся система отношений между врачом и пациентом. Она сводится к убеждению: "Доктор лучше знает". Российские пациенты в подавляющем большинстве ничего не хотят знать о своей болезни, а российские врачи не стремятся посвящать их в детали процесса. Практика консультаций у разных специалистов у нас, мягко говоря, не популярна. Даже "информированное согласие" на операцию и обследование, которое теперь должен подписывать каждый пациент, наш пациент обычно подписывает, не читая собственной истории болезни и не задавая врачу лишних вопросов - вдруг еще обидится? Знания дают возможность самому принимать ответственные решения. Наш человек никакой ответственности не хочет, даже за собственную жизнь. Наш человек готов довериться всякому, кто пообещает вылечить (в том числе и шарлатану). А кто не вылечил, тот и виноват.



      Приглашаю вас на мой сайт , в гостевую книгу и на форум.